Начав наше рассмотрение значения с предложений, мы прокладывали себе путь в направлении, заданном § 1.3 — 1.4, где подчеркивалось, что слова изучаются только абстрактным образом по их ролям в изучаемых предложениях. Имеются, однако, однословные предложения, такие, как «Красное» и «Кролик». Постольку, поскольку понятие стимульного значения может считаться конституирующим, в некотором неестественном смысле, понятие значения для таких предложений, оно будет казаться конституирующим также понятие значения для общих терминов вроде «красный» и «кролик». Это, однако же, ошибочно. Стимульная синонимия ситуативных предложений «Гавагай» и «Кролик» даже не гарантирует того, что термины «гавагай» и «кролик» являются терминами, совпадающими по объему, то есть терминами, истинными относительно одних и тех же предметов.
Так, рассмотрим термин «гавагай». Кто знает, не являются ли те объекты, к которым применяется этот термин, не кроликами, а простыми фазами, или краткими временными сегментами кролика? В каждом таком случае стимульные ситуации, которые побуждают к согласию с предложением «Гавагай», будут такими же, что и стимульные ситуации, которые побуждают к согласию с предложением «Кролик». Или, возможно, те объекты, к которым применяется термин «гавагай», — это все без исключения неотчуждаемые части кроликов; опять-таки стимульное значение не зарегистрирует каких-либо различий. Когда от подобия стимульных значений предложений «Гавагай» и «Кролик» лингвист резко перескакивает к заключению, что гавагай — это целый длящийся кролик, он просто считает само собою разумеющимся то, что аборигены достаточно похожи на нас, чтобы иметь краткий общий термин для кроликов и не иметь кратких общих терминов для кроличьих фаз или частей.
Другая альтернатива, равным образом совместимая с тем же самым старым стимульным значением, заключается в том, чтобы считать «гавагай» единичным термином, именующим, в смысле Гудмена, слияние всех кроликов: ту единичную, хотя и прерывистую часть пространственно-временного мира, что состоит из кроликов. Таким образом, даже различие между общими и единичными терминами независимо от стимульного значения. То же самое можно увидеть, если рассмотреть, наоборот, единичный термин «Бернард Дж. Орткатт»: по своему стимульному значению он не отличается ни от общего термина, истинного по отношению к темпоральным сегментам хорошего декана, ни от общего термина, истинного в отношении каждой из пространственных частей декана. Еще одна альтернатива в случае «гавагай» заключается в том, чтобы считать его единичным термином, именующим повторяющуюся универсалию, кроликовость. Различие между конкретным и абстрактным объектом, равным образом как и между общим и сингулярным термином, независимо от стимульного значения.
Обычно мы можем перевести нечто (например, ‘for the sake of’ («ради чего-то»)) на данный язык, хотя ничто в этом языке не соответствует составляющим его словам каждому в отдельности. Точно так же ситуативное предложение «Гавагай» переводимо как утверждение, что здесь находится кролик, даже если ни одна из частей предложения «Гавагай», ни что-либо вообще в аборигенном языке полностью не соответствует термину «кролик». Синонимия «Гавагай» и «Кролик» как предложений зависит от размышлений по поводу побужденного согласия; однако с синонимией «гавагай» и «кролик» как терминов дело обстоит по-иному. Мы вправе написать «Кролик» вместо «кролик» в качестве указания на то, что мы рассматриваем его в связи с тем, что синонимично ему как предложению, а не в связи с тем, что синонимично ему в качестве термина.
Не кажется ли, что воображаемое отсутствие решения между кроликами, фазами кроликов, неотчуждаемыми частями кроликов, слиянием кроликов и кроликовостью должно быть обусловлено просто некоторым особенным недостатком в нашей формулировке стимульного значения и что оно могло бы быть устранено путем некоторого дополнительного указания и вопрошания? Рассмотрим тогда, как это достигается. Указывая на кролика, вы указываете на фазу кролика, на неотчуждаемую часть кролика, на слияние кроликов и на то место, где проявляется кроликовость. Указывая на неотчуждаемую часть кролика, вы снова указываете на оставшиеся четыре вида предметов; и так по кругу. То, что не выделено в стимульном значении самом по себе, не может быть выделено путем указания до тех пор, пока указание не сопровождается вопросами идентичности и различия: «Это тот же самый гавагай, что и тот?», «Один здесь гавагай или два?». Такое вопрошание требует от лингвиста владения языком аборигена в значительно большей степени, чем та, которую мы на данный момент знаем, как объяснить. Мы не можем даже сказать, какие выражения аборигена следует считать аналогичными нашим терминам, а тем более — как приравнять их друг к другу термин за термином; у нас нет другого выхода, кроме как считать, что мы уже решили, какие есть у аборигена вспомогательные средства, аналогичные нашим, выполняющие окольными путями работу наших собственных различных вспомогательных средств указания на объект: наши артикли и местоимения, наши единственное и множественное числа, наша связка, наш предикат тождества12. Весь аппарат в целом является взаимозависимым, и само понятие термина столь же свойственно именно нашей культуре, как и эти связанные с ним средства. Абориген может достичь тех же самых сетевых эффектов, используя лингвистические структуры, столь отличные от наших, что любое гипотетическое (eventual) толкование наших средств в аборигенном языке, и наоборот, могло оказаться неестественным и чересчур произвольным (ср. § 2.9). Тем не менее сетевые эффекты, ситуативные предложения, а не термины могут соответствовать друг другу по стимульным значениям, как обычно. Ситуативные предложения и стимульное значение являются чем-то общим; термины и референция являются локальными по отношению к нашей концептуальной схеме13.
Возможно, сочтут, что нет никакой серьезной проблемы в распознавании суждений тождества со стороны аборигена или даже бессловесного животного. Это достаточно верно в отношении качественного тождества, которое более удачно было бы называть сходством. В чувствительности организма к обусловливанию реакций мы имеем полноценные критерии для его стандартов сходства стимуляции (ср. § 3.1). Однако предшествующие размышления касались нумерического тождества. Два указания могут быть указаниями на нумерически тождественного кролика, на нумерически различные части кролика и на нумерически различные фазы кролика; непроницаемость заключается не в совпадении, но в анатомии предложений. Мы могли бы приравнять аборигенное выражение к любому из несоизмеримых английских терминов — «кролик», «фаза кролика», «неотчуждаемая часть кролика» и т.д. — и все же, путем компенсирующей фальсификации перевода нумерического тождества и связанных с ним частиц, сохранить соответствие стимульным значениям ситуативных предложений14.
Внутрисубъектная стимульная синонимия, при всех ее преимуществах над случаем двух говорящих, равным образом не в состоянии приравнять термины. Наш марсианин из § 2.5 может обнаружить, как он это и сделал, что «Холостяк» и «Неженатый человек» являются синонимичными ситуативными предложения для англоязычного, но все же любой термин, исключающий другой термин, мог бы, настолько, насколько это ему известно, применяться не к людям, но к их фазам или частям или даже к беспорядочно рассредоточенной конкретной тотальности или к абстрактному атрибуту.
Мы видели в § 2.5, что совпадение терминов по объему или даже убедительное совпадение недостаточно для их стимульной синонимии в качестве ситуативных предложений. Теперь мы видим также и то, что оно не является и необходимым. Там, где речь идет о языках иных, нежели наш собственный, совпадение терминов по объему оказывается не более очевидно ясным понятием, чем синонимия или сам перевод; оно оказывается не более ясным, чем размышления, каковы бы они ни были (§ 2.9, 2.10), которые делаются для контекстуального перевода предиката тождества, связки и соответствующих частиц.
Тем не менее основной интерес, скрывавшийся в синонимии «Холостяк» и «Неженатый человек» в качестве ситуативных предложений, заключался наверняка в том, что она информировала нас по поводу синонимии «холостяк» и «неженатый человек» в качестве терминов. Итак, в рамках английского языка ситуация отнюдь не безнадежна. Для того, чтобы из синонимии соответствующих ситуативных предложений получить синонимию терминов, нам надо только добавить условие, которое будет отбрасывать такие пары, как «холостяк» и «часть холостяка»; мы можем добиться этого, выдвинув требование, чтобы субъект был готов соглашаться с устойчивыми предложениями «Все F суть G, и наоборот», думая при этом об «F» и «G» как об интересующих нас терминах. Определение получается следующее: «F» и «G» являются стимульно синонимичными терминами для говорящего в момент времени t тогда и только тогда, когда в качестве ситуативных предложений они имеют то же самое стимульное значение для данного говорящего в момент времени t и говорящий согласился бы с предложением «Все F суть G, и наоборот», будучи спрошенным в момент времени t. Однако мы можем упростить это определение, ужесточив последнюю часть для того, чтобы сделать ее гарантирующей первую часть. Вместо того, чтобы говорить, что говорящий согласился бы с предложением «Все F суть G, и наоборот» как имеющим место (as things stand) в момент времени t, мы можем сказать, что он все-таки согласился бы с ним, если вообще согласился бы с чем-либо, следуя любой стимуляции, какой он только может подвергнуться в момент времени t. (Выражение «если вообще согласился бы с чем-либо» включает в себя состояние шока.) Это ужесточенное условие убеждает, что «F» и «G» будут также совпадать по своему стимульному значению в качестве ситуативных предложений; поскольку, если каждая стимуляция позволяла бы субъекту оставаться готовым к согласию с предложением «Все F суть G, и наоборот», если вообще с чем-либо, то ни одна стимуляция не побуждала бы его к согласию или несогласию с одним только «F» или «G», безотносительно к другому члену этой пары15.
По соображениям, которые станут ясными из § 2.8, я называю предложение стимульно аналитическим для некоего субъекта, если он будет соглашаться с ним или вообще ничего не будет делать после всякой стимуляции (в пределах коэффициента). Наше условие стимульной синонимии «F» и «G» в качестве общих терминов сводится поэтому к стимульной аналитичности предложения «Все F суть G, и наоборот». Это условие обладает известным параллелизмом для единичных терминов, представленных «a» и «b», а именно стимульная аналитичность «a = b». Заметьте, однако, что наши формулировки применимы только к английскому и к языкам, переводы на которые выражений «все», «суть» и «=» каким-либо образом заранее установлены. Формулировку этого ограничения следует ожидать в понятиях, относящихся к терминам.
Наше упрощение определения синонимии терминов распространяет его на все термины, вне зависимости от того, являются ли их объекты такими, что мы могли бы разумно использовать эти термины в качестве ситуативных предложений. Нам не следует, исходя из кажущегося соответствия определения, применимого к терминам вроде «кролик», «холостяк», «бизоний пятицентовик», заключать, что оно также соответствует более широкой области. Давайте, однако же, оставим в покое этот вопрос и задумаемся о более узкой области.
Наша версия синонимии делает термины «индейский пятицентовик» и «бизоний пятицентовик» синонимичными для эксперта § 2.5, а не для новичка. Она открыта для критики, отталкивающейся от интуитивных предрассудков, из-за приравнивания терминов, равенство которых по объему субъект выучил путем исследования и эксперимента, а не просто путем схватывания их «значений». Таково понятие стимульной синонимии терминов, произведенное от стимульной синонимии ситуативных предложений для отдельных говорящих. Мы можем еще социализировать это понятие и пресечь тем самым следствия идиосинкратической информации, как мы сделали это в отношении ситуативных предложений в конце § 2.5: мы можем считать социально стимульно синонимичными только те термины, которые являются стимульно синонимичными для каждого отдельного говорящего почти что без исключения. Социально термины «холостяк» и «неженатый человек» остаются стимульно синонимичными, тогда как термины «индейский пятицентовик» и «бизоний пятицентовик» — нет.
Мы приветствуем это следствие социализации нашего понятия стимульной синонимии, поскольку наша интуитивная семантика16 считает термины «холостяк» и «неженатый человек» синонимичными, а «индейский пятицентовик» и «бизоний пятицентовик», вероятно, нет. Теперь какова была причина самих этих интуитивных оценок? Такой причиной, как я думаю, не была никакая близкая аналогия, какой бы бессознательной она ни была, нашей нынешней конструкции; не является таковой и имплицитная социологическая догадка, что при необычной стимуляции большинство людей сочло бы термины «холостяк» и «неженатый человек» совпадающими по объему, тогда как большая часть из них стала бы считать термины «индейский пятицентовик» и «бизоний пятицентовик» различающимися по объему. На самом деле причину следует искать в различии между тем, как мы на своем родном английском языке выучиваем «холостяк» и «индейский пятицентовик». Мы выучиваем «холостяк», обучаясь соответствующим ассоциациям слов со словами, и мы выучиваем «индейский пятицентовик», обучаясь непосредственно ассоциировать термин с образцом объектов17. Это — различие между описанием и знакомством, занимающее центральное место в философии Рассела. Оно проходит перед нами в синхронном поведении в виде различия между ненаблюдательными ситуативными предложениями, с их произвольными вариациями в стимульном значении от говорящего к говорящему, и предложениями наблюдения с их социально единообразными стимульными значениями (ср. § 2.4). На термин «неженатый человек» смотрят как на семантически связанный с термином «холостяк» потому, что в данном случае не существует социально постоянного стимульного значения, которое бы управляло использованием этого слова; разрубите его связь с термином «неженатый человек», и вы лишите его довольно очевидного социального определения, поскольку от него не будет пользы в коммуникации.
«Брат» по своей синонимии с «ребенок мужского пола тех же родителей» принципиально подобно синонимии «холостяк» с «неженатый человек». Мы учим слово «брат» (в его точном взрослом употреблении) исключительно путем вербальных взаимосвязей с предложениями относительно рождения детей, а «ребенок мужского или женского пола тех же родителей» — путем вербальных взаимосвязей с выражениями «брат» и «сестра». Ситуативные предложения «Брат» и «Дитя одних родителей» являются ненаблюдательными; их стимульные значения колеблются в обществе настолько случайным образом, насколько колеблются стимульные значения предложения «Холостяк», и только редкие вербальные связи придают терминам устойчивость, требующуюся в коммуникации.
Многие термины систематической теоретической науки относятся к третьему виду. Они подобны выражениям вроде «холостяк» и «брат» в том, что не имеют социально постоянных стимульных значений, управляющих их использованием; конечно же, такой термин обычно бесполезен в роли ситуативного предложения, так что в данном случае речь не идет о стимульном значении. С другой стороны, они отличаются от выражений «холостяк» и «брат» тем, что они обладают более сложной сетью вербальных взаимосвязей, так что ни одна из связей, как кажется, не имеет решающего значения для коммуникации. Таким образом, в теоретической науке, по крайней мере до тех пор, пока это не пересмотрено с точки зрения энтузиастов семантики, редко ощущаются или утверждаются различия между синонимиями и «фактическими» эквивалентностями. Даже тождество, исторически введенное в механику путем определения «количества движения» как «массы, помноженной на скорость» занимает свое место в сети взаимосвязей наряду со всем остальным; если физик последовательно пересматривает механику таким образом, что импульс оказывается непропорциональным скорости, изменение будет, вероятно, сочтено изменением в теории, а не в самом значении18. Интуиции синонимии в данном случае не возникают просто в силу того, что термины связаны с остальным языком большим числом способов, чем слова вроде «холостяк»19.
12 Стросон обращает внимание на это обстоятельство, когда пишет, что «предложения, размещающие свойства, не вводят особенности в наш дискурс» (Particular and general, p. 244). См. § 6.6 относительно связи с тезисом Брентано.
13 Рассел мыслил то, что он называет «объектными словами», как в действительности ситуативные предложения (Inquiry, Ch. 4). Однако он, как и Карнап (см. конец § 2.2), не замечает данного обстоятельства, а именно что употребление слова в качестве ситуативного предложения, сколь бы определенным оно ни было, не фиксирует экстенсионал слова в качестве термина.
14 По этому поводу см. далее § 2.9, 2.10, 3.3, 3.4, 3.8.
15 Непоследовательное поведение возможно, однако имеется предел причудам тех исключений, допустить которые требуется в наших поведенческих формулировках.
17 Если быть точным относительно этого примера, мы выучиваем «пятицентовик» и «индейский» путем прямой ассоциации с объектами-образцами или сходствами, и в этом случае «индейский пятицентовик» объясняет сам себя, коль скоро мы его видим.
18 См. последний раздел моей статьи “Carnap and Logical Truth”.
19 Патнэм в статье “Analytic and Synthetic” предложил поучительное описание интуиции синонимии как противоположности между терминами, которые коннотируют пучки характерных свойств, и теми, которые не делают этого. Мой подход согласуется с его и, возможно, кое-что добавляет к объяснению. Его случаи разбиения на пучки [характерных свойств] соответствуют моим терминам наблюдения, таким, как «индейский пятицентовик», и теоретическим терминам типа «импульс» в отличие от таких, как «холостяк».