Наконец, приходит время радикально нового вида терминов. Этот этап знаменует появление таких терминов, как «круглость»: абстрактных единичных терминов, предполагаемых имен качеств или атрибутов. Прежде чем спекулировать по поводу механизма этого нового шага, посмотрим, в чем он заключается. Посмотрим, чем функция таких терминов отличается от функции термина «круглый».
Мы посчитали различие между существительным, прилагательным и глаголом, а стало быть — между терминами «круглая вещь», «круглый» и «есть круглый», всего лишь поверхностным. Но к различию между общими и единичными терминами мы отнеслись серьезно; это касается и важного различия между терминами «круглый» и «круглость». Различие между общим и единичным затрагивало главным образом конструкцию предикации. Тогда как «круглый» и подобные термины играют роль «F» в «Fa», термину «круглость» и ему подобным больше подходит роль «a» или «b» в «Fa», «Fab» и т. д. Но чтобы такая роль для абстрактных единичных терминов могла существовать, должны наличествовать некие абстрактные общие термины, выполнявшие бы роль «F»: некие общие термины, сказываемые об абстрактных объектах. «Добродетель» и «редкий» — два таких абстрактных общих термина; таким образом, «Смирение — это добродетель» или «Смирение редко» соответствуют «Fa». Также абстрактным, с одной стороны, является относительный термин «обладает» (‘has’), как в случаях «а обладает смирением» или «а обладает округлостью», которые имеют форму «Fab». Тот же самый шаг, который вводит абстрактные единичные термины, должен одновременно вводить и абстрактные общие термины.
Если бы разбор некоторых слов как абстрактных терминов, общих или единичных, зависел только от разбора их сочетаний как определенных способов предикации, и наоборот, то решения по обоим вопросам были бы просто бессодержательными34. Но фактически мы знаем общие и единичные термины, абстрактные или конкретные, не только по их роли в предикации. Единичные термины употребляются так же, как антецеденты слова ‘it’, а общие термины — после артиклей и во множественном числе. Предикация — всего лишь часть образца взаимосвязанных употреблений, определяющих статус слова в качестве общего или единичного термина. Как только мы встречаем абстрактные общие термины в таких контекстах, как, например, «Он обладает редкой добродетелью», у нас уже нет никакой вполне ясной альтернативы тому, чтобы отнести их к абстрактным общим терминам, а предложение — даже к прямым утверждениям существования абстрактного объекта.
Я сожалею о таком поверхностном стиле мысли, согласно которому мы можем свободно употреблять абстрактные термины всеми возможными для терминов способами без того, чтобы признавать тем самым существование каких-либо абстрактных объектов. В соответствии с этим решением абстрактные обороты речи — это просто лингвистические употребления, свободные от метафизического обязательства в отношении особого царства сущностей. Всякого, кто не уверен в том, какие объе- <. . . > ризнает, такое решение должно в не меньшей степени обескуражить, чем успокоить, поскольку в этом случае теряется различие между безответственным овеществлением и его противоположностью. И действительно, кто угодно, не важно, интересует его проблема абстрактных объектов или нет, не может не интересоваться теми или иными экзистенциальными импликациями тех или иных обсуждаемых тем; некоторые по крайней мере из якобы референциальных оборотов речи должны, таким образом, предварительно приниматься за чистую монету, хотя бы — как шаг в направлении установления окончательных границ между тем, что следует принимать за чистую монету, и тем — что не следует. Если уж защищать идиомы — якобы об абстрактных объектах на основании их лингвистического удобства, то почему бы тогда не рассматривать эту защиту как защиту овеществлений в единственном возможном смысле? Привилегию не интересоваться некоторыми онтическими35 импликациями того, о чем идет речь, лучше использовать, игнорируя их, чем отрицая. Но все, конечно, не так просто; надо еще кое-что сказать о том, какие употребления термина считать не эквивокативно утверждающими существование своих мнимых объектов. Но эту тему мы сможем детальнее исследовать, когда подойдем к главе 7.
Мы увидели, что появление абстрактных единичных терминов не следует отделять от появления абстрактных общих терминов и что ни то, ни другое не следует отделять от появления систематического образца употреблений таких слов в связи с местоимениями, окончаниями множественного числа, артиклями и тому подобным. Но все же, может быть, неплохо порассуждать о таком развитии, обратив при этом особое внимание на абстрактные единичные термины. Но каким бы мог быть механизм такого развития?
Одна его часть — массовый термин. Мы видели, что такие термины можно освоить на самом первом этапе обучения, равно как термин «мама». Мы видели, что на втором этапе это сходство сходит на нет просто в силу того, что женщина начинает рассматриваться как цельная вещь в пространстве и времени, тогда как с мировой водой или тем, что имеет красный цвет, этого обычно не происходит. Таким образом, для ребенка, не знакомого с утонченной идеей рассредоточенного единичного объекта, массовый термин уже обладает достаточной степенью общности, сравнимой с общим термином «яблоко»; и при этом он во многом — формой и функцией — подобен единичным терминам, таким, как «мама», и он даже мог быть выучен на первом этапе, равно как и «мама». Поэтому массовый термин уже представляет собой скорее некий гибрид — абстрактный единичный термин. О термине «вода» можно даже сказать, что он именует скорее (1) разделяемый всеми и каждой лужей и стаканом воды атрибут, чем (2) рассредоточенную часть мира, составленную из этих луж и стаканов воды; ребенок, разумеется, не принимает ни одну из этих позиций. Достоинства (2) в качестве ретроспективного определения массовых терминов состоят в том, что оно сохраняет родство между терминами, изученными или могущими быть изученными на первом этапе, и отсрочивает возможность абстрактных объектов; но, конечно, для ребенка, несведущего в идее рассредоточенного конкретного объекта, так же как и в идее абстрактного объекта, (1) и (2) равноценны. Это различие столь же неуместно для детской речи, сколь и для стимульного значения (см. § 2.6).
Таким образом, категория массовых терминов, этот архаический пережиток первого этапа изучения языка, уже предоставляет в распоряжение ребенка предтечи его возможных единичных терминов. Дальнейший переход облегчают такие примеры, как «красный». Это слово может быть выучено на первом этапе, когда, как было замечено (§ 3.5), различие между словом «красное», сказанным о яблоках, и им же, сказанным о поверхности яблок, еще не существенно. Так, ребенок осваивает слово «красное» одновременно и как массовый термин, и как прилагательное, истинное относительно предметов, первоначально даже не имеющих в своем составе ничего красного. Конечно, он не различает здесь сознательно два слова с разными функциями. Результат таков: «красное» становится в конце концов именем атрибута, разделяемого не только лужами и пятнами однородного красного вещества, но также и яблоками. Этот абстрактный объект мы уже не можем оставить без внимания так же легко, как атрибут воды, а именно позволив (2) возобладать над (1). Даже мы, умудренные настолько, что знаем, что вода — это конкретный рассредоточенный объект, а красное (красное составляющее мира) — другой такой объект, склонны признавать дополнительно еще абстрактный объект — красноту (как мы можем его назвать, чтобы подчеркнуть отличие). Затем эта аналогия распространяется с массовых терминов на термины с наиболее строго разделенной референцией; например, округлость, сферичность. Каждый общий термин дает абстрактный единичный термин.
Польза абстрактных терминов прежде всего заключается в сокращенной перекрестной референции (cross-reference). Например, заметив что-то о президенте Эйзенхауэре, некто говорит: «То же самое относится и к Черчиллю». Или кто-то говорит в поддержку некого ботанического отождествления: «Оба растения имеют следующее общее свойство», и дальше следует описание, относящееся к обоим предметам. В таких случаях выгодно избегается вымученное повторение. Перекрестная референция в таких случаях обусловлена формой слов. Но у нас есть упрямая склонность овеществлять неповторенное, говоря о свойстве, вместо того чтобы просто говорить о словах. Конечно, существует архаический прецедент таких смешений знака и объекта; например, одновременное подкрепление неясно вырисовывающегося лица и слышимого слова как стимулов произнесения «мама» (§ 3.1). Этот вид смешения настолько укоренен, что многие некритичные личности настаивают на реальности атрибутов по той лишь причине, что два растения (или Эйзенхауэр и Черчилль), «по общему признанию, имеют что-то общее».
В той степени, в какой разговор об атрибутах вытекает из существования такой сокращенной перекрестной референции, предполагаемые атрибуты, вероятно, соответствуют не простым абстрактным терминам, а сложным фразам, поскольку, чем сложнее фраза, тем большую экономию дает перекрестная референция. Так, развивающаяся онтология атрибутов позволяет атрибутам соответствовать любому, сколь угодно сложному, предложению, формулируемому о предмете. Сложные единичные термины для атрибутов обычно имеют вид герундиальных простых предложений (например, «обладание(-я16*) колючками, располагающимися пучками по пять штук в каждом» (‘bearing spines in clusters of five’)), предваряемых или нет конструкцией «атрибут (или качество, или свойство). . . » (’the attribute (or quality or property) of’).
Мы увидели, как ребенок может незаметно впасть в разделяемую сообществом онтологию атрибутов, начав с массовых терминов и пройдя через простые этапы. Мы также увидели, как разговор об атрибутах продолжает поощряться определенным удобством перекрестной референции в паре со смешением знака и объекта. Эти рассуждения дают нам некоторые материалы для размышления о зарождении онтологии атрибутов в детстве расы. Здесь остается также место для альтернативных или дополнительных предположений; например, что атрибуты — это следы низших божеств какого-то устарелого вероисповедания36.
Можно из похвальных научных побуждений решиться устранить эти абстрактные объекты. Можно начать делать это с объяснения, что фразы «Смирение есть добродетель» и «Краснота есть знак спелости» — это извращенные способы говорить о конкретных смиренных людях и конкретных красных фруктах, что они добродетельны и спелы. Но эту программу нельзя долго осуществлять без трудностей. Что можно сказать о фразе «Смирение редко»? Для пользы аргумента мы можем сконструировать «Смирение есть добродетель» и «Смирение редко» как «Смиренные люди добродетельны» и «Смиренные люди редки»; но сходство обманчиво. Ведь тогда как «Смиренные люди добродетельны» означает, что каждый смиренный человек добродетелен, «Смиренные люди редки» не означает, что каждый смиренный человек редок; во второй конструкции утверждается скорее что-то о классе смиренных людей, а именно какую малую часть он составляет от всего класса людей. Но эти классы, в свою очередь, тоже — абстрактные объекты, не отличающиеся от атрибутов, разве что некоторыми техническими тонкостями (§ 6.4). Таким образом, «Смиренные люди редки», в отличие от «Смиренные люди добродетельны», обладает только кажущейся конкретностью; «Смирение редко» — более честное прочтение. Возможно, эта абстрактная референция все же может быть устранена, но только каким-нибудь весьма хитрым способом.
Раз начав признавать абстрактные объекты, уже не остановишься. Не все из них — атрибуты, по крайне мере не prima facie; существуют или предполагаются существующими классы, числа, функции, геометрические фигуры, единицы измерения, идеи, возможности. Некоторые из этих категорий удовлетворительным образом редуцируемы к другим, а некоторые лучше отвергнуть. Каждая такая реформа представляет собой настройку научной схемы, сравнимую с введением какой-либо категории элементарных физических частиц или отказом от нее. Мы основательно разберем эти вопросы в некотором отношении в главе 7.
Мы вкратце поразмышляли о пользующихся дурной репутацией истоках абстрактного дискурса: как путаница с массовыми терминами, смешения знаков и объектов, возможно, даже дикая теология подстрекают индивида и расу к его развитию. В общем виде такое размышление эпистемологически релевантно, так как предлагает некий взгляд на то, как организмы, взрослея и развиваясь в известном нам физическом окружении, могут мыслимым образом прийти к разговору об абстрактных объектах, как мы пришли к нему. Но дурная слава истоков сама по себе не является аргументом против сохранения и поощрения абстрактной онтологии. Такая концептуальная схема вполне может оказаться хотя и случаем, но счастливым, так же как теория электронов не стала бы хуже, если бы впервые явилась своему создателю в некоем абсурдном сне.
Задуманные вследствие ошибки средства ценны тем, что сохранились и их надо оценивать по их теперешней полезности. Но мы стоим за увеличение наших достижений за счет устранения путаниц, которые продолжают их окружать, так как ясность в среднем плодотворнее, чем путаница, даже если ни теми, ни этими плодами не следует пренебрегать. Поэтому мы правильно поступаем, отличая абстрактные единичные термины от конкретных общих посредством заслуживающего доверия употребления суффиксов ‘-ness’, ‘-hood’ и ‘-ity’ («-та, -ость и -ие»17*), по крайней мере в контекстах философского анализа, несмотря на тот факт, что появление абстрактных единичных терминов, вероятно, обусловлено отсутствием отличительного признака.
Взаимосвязанная концептуальная схема физических объектов, тождества и разделенной референции — это часть того корабля, который, по образному выражению Нейрата, мы можем перестроить не иначе как на плаву, тогда как мы находимся на нем. Онтология абстрактных объектов — тоже часть этого корабля, разве что чуть менее фундаментальная часть. Корабль может быть частично обязан своим строением грубо ошибавшимся предшественникам, не затопившим его благодаря одному лишь везению. Но мы не в том положении, чтобы выбрасывать за борт какую-либо часть корабля, разве что мы заменим некоторые приспособления на те из имеющихся у нас под рукой, которые могут служить тем же целям.
34 Отчасти, возможно, соображение этого типа способствовало появлению второй главы книги Лазеровица.
35 Из трех очевидных преимуществ термина «онтические» по сравнению с термином «онтологические» в специальном смысле — «относящийся к тому, что есть», краткость — наименьшее. Этим улучшением моей терминологии я обязан Уильямсу.
36 Например: Cassirer, p. 95 ff.