7.2 Ложные предпочтения. Онтическое обязательство

Мы рассмотрели предпочтение конкретных объектов и случай допущения абстрактных объектов, несмотря на такое предпочтение. Ради симметрии поразмышляем теперь о положительном предпочтении абстрактных объектов; ведь такой случай известен.

Очевидной причиной для предпочтения физических объектов была их близость к стимуляции. Это обстоятельство, казалось, в еще большей степени должно было быть причиной для предпочтения чувственных объектов какого-либо вида, даже — чувственных качеств. Тогда если атрибуты вообще считаются в широком смысле аналогичными чувственным качествам (подобно тому, как полученные путем вывода в физике частицы аналогичны телам в общепринятом смысле), то в поддержку атрибутов можно так же точно, как и в поддержку частиц, привести соображения непрерывности (§ 7.1). В этом, я думаю, заключается одна из причин предпочтения, иногда оказываемого атрибутам.

Не то чтобы я принимал этот способ рассуждения. Этот аргумент в пользу чувственных объектов, как утверждалось в § 7.1, излишен, если мы признаем, что такие объекты не являются ни адекватными заместителями физических объектов, ни полезным дополнением к ним. Более того, проектирование нечувственных атрибутов просто по аналогии с чувственными качествами, а следовательно, занятие их на постоянных ролях в каком-либо субъективном шоу в сознании, несомненно, выдает бесцеремонное отношение к психологическим процессам и недостаток любопытства в отношении механизмов поведения.

Такова одна вероятная причина предпочтения атрибутов (не считая мотивов систематической пользы). Есть еще и вторая. Некоторые из нас увлечены объектно-ориентированным образцом нашего мышления до такой степени, что они ищут сущность любого предложения в предметах, о которых оно высказывается. Когда общий термин встречается в позиции предиката при имени, образованное так предложение будет рассматриваться таким человеком как то, что «о» не только названном объекте, но и названном объекте и атрибуте, символизируемом общим термином7. Он, таким образом, почувствует, что любой общий термин физических объектов, такой, как «круглый» или «собака», одновременно символизирует атрибут. Но тогда, будет рассуждать он, любой аргумент в пользу физических объектов, отталкивающийся от пользы таких терминов, должен ipso facto поддерживать атрибуты так же и даже лучше; ведь термины явно символизируют каждый один конкретный атрибут, не находясь при этом ни в каком уместном отношении к неопределенно многочисленным физическим объектам, истинными относительно которых они нацелены быть. (Во многом такой же аргумент может быть использован и для поддержки классов вместо атрибутов, так как об общем термине вполне можно сказать, что он символизирует свой объем как свой интенсионал, если мы подходящим образом оттеним смысл термина «символизирует».)

Ошибка такого рассуждения заключается не только в том, что так рассуждающий исходно перебарщивает. Следующую ошибку представляет собой та идея, что польза слова учитывает в себе пользу всех связанных с ним объектов. Слово может обнаружить свою полезность в таких позициях, что предпочтительно допущение объектов, относительно которых оно в этих позициях истинно, но не делать тем самым предпочтительным допущение объектов, связанных с ним другими способами, такими, например, как его объем или интенсионал. Рассмотрим, как это происходит.

Типичные позиции, подходящие общим терминам, — это позиции после артикля и предикативная. Первая позиция содержится в единичных терминах, вторая сопровождает единичные термины (которые могут быть переменными). Эти единичные термины, в свою очередь, в качестве таковых отличают их появления в роли субъектов других стоящих в предикативной позиции общих терминов, например «=», и в связывающих переменные операторах. А где объекты? Предполагаемые объекты какого угодно вида, конкретные или абстрактные, суть лишь то, что единичные термины именуют характерными для них способами, на которые они указывают, которые они имеют в качестве своих значений8. Они суть то, что имеет значение в случаях, когда, квантифицируя, мы говорим, что все или нечто таково-то. Таким образом, когда на основании систематической эффективности мы решаем допустить слово — скажем, «блеск», если выбирать спорный случай, — в качестве полноценного общего термина, результатом этого является лишь то, что блески (glints), а не блескость (glinthood) или блескучесть (glintkind) допускаются в качестве объектов.

В действительности в результате мы получаем даже еще меньше; ведь общий термин в правильной позиции может тем не менее не быть истинным относительно чего бы то ни было, подобно термину «единорог». Но обычно имеет место следующее. Начав уже разбираться, могут ли наши предложения быть так наилучшим образом проанализированы и расширены, чтобы считать «блеск» полнокровным общим термином, мы исходим из определенных, не полностью проанализированных, но полезных истин теории или наблюдения, содержащих это слово; затем наше рассмотрение слова «блеск» как общего термина определяет анализ этих предложений в таком ключе, что некоторые из них оказываются утверждающими или подразумевающими «(∃x)(x есть блеск)».

Так, если «круглый» и «собака» проявили себя во славу физических объектов, они сделали это как общие термины, истинные относительно физических объектов, а не как единичные объекты, именующие атрибуты или классы. Случай атрибутов или классов, как бы ни был он аналогичен, представляет собой отдельный открытый вопрос. Общие термины, релевантные ему, — это не «круглый», «собака» и тому подобное, но «характеристика», «вид» и им подобные; а релевантные единичные термины — не такие, как «Спутник 1» и «Фидо», а такие, как «крутость», «собачесть» (caninity), «собакообразный» (dogkind).

Нарушителями, из-за которых были написаны последние несколько страниц, являются те, кто, вследствие путаницы, которую я только что пытался прояснить, принимают как нечто само собой разумеющееся, что каждый в своем употреблении общих терминов говорит непосредственно об атрибутах (или классах), ipso facto и волей-неволей. Не те — нарушители, кто высказывает рассмотренный аргумент в пользу существования атрибута или класса для каждого общего термина. Такой аргумент, укладываясь в рамки того, что в § 7.1 воспринималось терпимо, утверждался бы на основании систематической эффективности допущения абстрактных общих и, возможно, абстрактных единичных терминов и употребления их таким способом, чтобы допускать атрибуты или классы в пространство дискурса в конечном счете в качестве значений переменных квантификации. Достоинства такого пути рассмотрены в § 6.4 и будут далее рассмотрены в § 7.8.

Нарушители могут оказаться не в состоянии обратить внимание на различие между конкретными общими терминами, такими, как «круглый», и абстрактными единичными терминами, такими, как «крутость», посчитав его незначительной причудой грамматики. Не следует все же понимать меня вследствие этого так, как будто я наживаю капитал на любом педантичном различии словарных форм. Эта дистинкция — всего лишь удобный и необязательный способ провести различие (лежащее в основании данного), которое в любом случае можно обнаружить в различии функций, в том виде, в каком она было недавно проведено. Но я осмеливаюсь утверждать, что неспособность оценить по достоинству это более фундаментальное различие прекрасно коррелирует с необращением внимания на соответствующую вербальную дистинкцию.

Наряду с только что обозначенными нарушителями есть и другие, которые, помимо того, что проливают точно такой же свет на различие между абстрактными единичными и абстрактными общими терминами, еще выступают против абстрактных терминов. Очевидно, эти мыслители правильно оценили по каким-либо причинам, что конкретные общие термины не несут в себе никакого обязательства допускать атрибуты или классы, а затем сделали такой же точно вывод в отношении соответствующих абстрактных единичных терминов, не проводя между ними никакого различия. Это направление мысли выводит желанную силу из неприятия абстрактных объектов, соединенного со вкусом к их систематической эффективности. Такая мотивация оказалась достаточной, чтобы породить примечательные крайности. Есть философы, позволяющие себе не только абстрактные термины, но даже вполне безошибочную квантификацию абстрактных объектов («Существуют понятия, с которыми. . . », «. . . некоторые из пропозиций которого. . . », «. . . есть нечто, в чем он сомневается или во что верит») и при этом вежливо отклоняющие в том же параграфе любое заявление о том, что такие объекты существуют9.

Под давлением они могут объяснить, что абстрактные объекты не существуют так, как существуют физические объекты. Различие, скажут они, не в том, что два вида объектов различаются — одни пространственно-временные, а другие нет, — но в том, что различаются два смысла слова «существуют»; а именно что нет абстрактных объектов в том смысле, в котором существуют конкретные объекты. Но в таком случае остаются две трудности — маленькая и большая. Маленькая трудность состоит в том, что философ, отказавшийся от абстрактных объектов, похоже, продолжает утверждать, что таковые в конечном счете существуют в том смысле «существуют», который им подходит. Большая трудность состоит в том, что различие между существованием одного смысла «существует» для конкретных объектов и другого — для абстрактных и существованием только одного смысла «существует» для объектов обоих видов бессмысленно10.

Такой философский двойной стандарт, который бы отрицал онтологию, при этом пользуясь ее выгодами, разрастается вследствие капризов обыденного языка. Проблема состоит в том, что в лучшем случае нет простой корреляции между внешними формами утверждений обыденного языка и подразумеваемыми ими существованиями. Так, если дано, что конструкции, представленной предложением «У агнца есть блохи», очень часто может быть приписан прямой экзистенциальный смысл, предполагаемый формой «(∃x)(Fx и Gx)», остается еще огромное множество случаев, подобных «Тэбби ест мышей» (§ 4.3) и «Эрнест охотится на львов» (§ 4.7), которым такой смысл не может быть приписан. Мыслящие люди, не поколебленные принятием желаемого за действительное, сами могут снова и снова иметь причину недоумевать, о чем они говорят, если вообще о чем-либо.

Тогда мы обнаруживаем восстановление закона и порядка в нашей канонической символике квантификации. До тех пор, пока мы привержены этой символике, объекты, которые, как от нас ожидают, мы признаем, — это именно те объекты, которые мы считаем принадлежащими пространству значений, на которые считаются распространяющимися связанные переменные квантификации. Только таков предполагаемый смысл кванторов «(x)» и «(∃x)»: «всякий объект x такой, что», «есть объект x такой, что». Кванторы есть вместилища этих специально подобранных недвусмысленных референциальных идиом обыденного языка. Перефразировать предложение в каноническую символику квантификации — значит, в первую очередь и главным образом, сделать ясным его онтическое содержание, при том что квантификация является способом вести речь об объектах вообще.

Спорная или противоречивая часть вопроса об онтическом вкладе предложения может, разумеется, выжить в новом облике — как вопрос о том, как перефразировать предложение в каноническую символику. Но изменение облика удобным образом смещает существо претензий и отказов. Пустая придирка к онтическим импликациям уступает дорогу приглашению к переформулированию чьей-либо точки зрения в каноническую символику. Мы не можем перефразировать предложения нашего оппонента в каноническую символику за него и осуждать его за последствия, поскольку здесь нет синонимии; скорее мы должны спросить его, какие канонические предложения он готов предложить в согласии с его собственными неадекватно выраженными целями. Если он отклонит эту игру, аргумент будет устранен. Отказаться объясниться в терминах квантификации или в терминах тех особых идиом обыденного языка, посредством которых квантификация непосредственно объясняется, — значит просто отказаться обнаружить свое референциальное намерение. Рассматривая радикальный перевод, мы видели, что чужой язык вполне может не разделять, согласно любому универсальному стандарту, образцов объектного полагания нашего собственного языка; а теперь наш поддельный оппонент просто настаивает, хотя и легально, на своих правах как носителя чужого языка. Мы остаемся свободными, как всегда, проектировать аналитические гипотезы (§ 2.9 f.) и переводить его предложения в каноническую символику так, как это кажется нам наиболее осмысленным; но он не в большей степени связан нашими выводами, чем абориген — выводами полевого лингвиста11.

7 Так, для Локка общие термины — это имена общих идей (Bk. II, Ch. XI, § 9). Также Бергман пишет: «Допускающий единичный примитивный предикат допускает свойства среди строительных камней своего мира» (Two Types of Linguistic Philosophy, p. 430). И см.: Бейлис, место, где он утверждает в конце концов, что понимать общий термин значит схватывать его значение, а следовательно, что есть такие значения или атрибуты. Неудача вычитания, отмеченная в начале § 6.4, выше, несомненно исправила тенденцию перебарщивать со словом «о».

8 См. § 6.1.

9 Обсуждение показательных текстов Айера и Райла см. в работе Черча “Ontological Commitment”.

10 Ср. § 4.2. Но знакомое неясное понятие, что признание абстрактных сущностей — это каким-то образом чисто формальное средство, в противоположность более фактическому характеру признания физических объектов, все же может быть не лишено смысла; см.: Putnam. Mathematics and the existence of abstract entities.

11 Больше о квантификации как пути, по которому движется онтическое обязательство, см. мою работу “From a Logical Point of View”, Essays 1, 6. Ha pp. 19 и 103 там подчеркивается, что я жду от переменных и квантификации свидетельств о том, что теория признает существующим, а не — что существует; но этого могут не заметить, как не заметил Гендерсон, pp. 279 f. Более серьезное недопонимание состоит в утверждении, будто я — номиналист. Я должен поправить его; мои наибольшие усилия писать о референции, референциальной позиции и онтическом обязательстве, очевидно, будут не в состоянии донести что-либо до таких читателей, которые, подобно Мэйтсу (“Synonymity”, p. 213) и Брэйтуэйту (Braithwaite) (рецензия), всю свою добрую волю направляют на то, чтобы вложить в мои слова предполагаемую номиналистическую доктрину. Во всех книгах и в большинстве статей я обращался к классам и считал их абстрактными объектами. Я действительно возражал против того, чтобы делать и навязывать платонистические утверждения без нужды, но равным образом — против их затушевывания. Там, где я рассуждал о том, что может дать номинализм, я подчеркивал его трудности и ограничения. Действительно, моя совместная с Гудменом статья 1947 г. содержит номиналистическое заявление; здесь читателей не в чем винить. Ради приведения к согласию с моим общим отношением, ранним и поздним, это предложение следует понизить в статусе до простого высказывания об условиях производства конструкций, о которых там шла речь; ср.: “From a Logical Point of View”, вверху р. 174.