Мы можем думать, что физик интересуется систематизацией таких общих
истин, которые могут быть выражены в терминах здравого смысла по поводу
обыкновенных физических вещей. Однако самое большое, чего он добивается
в рамках этого посредника, — это комбинация q плохо связанных теорий
относительно ракетных снарядов, изменений температуры, капиллярного
притяжения, поверхностного натяжения и т.п. Достаточным основанием для
постулирования им необычных физических вещей, т.е. молекул и невидимых
групп молекул, является то, что для расширенного таким вот образом
универсума он может предложить теорию , которая проще, чем
, и
согласуется с
в следствиях, касающихся обыденных вещей. Ее дальнейшие
следствия для постулированных необычных вещей носят побочный
характер.
(Оказывается, он действует еще лучше. Помимо того, что его теория
проще, чем
, она превосходит
в отношении привычности лежащих в ее
основе принципов; ср. § 1.5. Более того, даже те из ее следствий, которые
могут быть сформулированы при помощи терминов здравого смысла,
относящихся к обычным вещам, превосходят соответствующие следствия
и,
видимо, не включают при этом предложения, которые есть основания
отрицать).
Если бы при помощи какого-то чуда физик мог напрямую идентифицировать все истины, которые могут быть высказаны при помощи терминов здравого смысла, относящихся к обычным вещам, все же его разделение высказываний о молекулах на истинные и ложные оставалось бы по большей части непроведенным. Мы можем представить, что он частично проводит это разделение при помощи того, что смутно принято называть научным методом: руководствуясь при этом соображениями простоты объединенной теории обычных вещей и молекул. Однако вполне вероятно, что истины о молекулах только частично определены каким-либо идеальным органоном научного метода плюс всеми истинами, которые могут быть высказаны при помощи терминов здравого смысла, относящихся к обычным вещам; поскольку в общем простейшая из возможных теорий, соответствующих данной цели, не обязательно должна быть единственной.
В действительности те истины, о которых можно говорить при помощи терминов здравого смысла, относящихся к обычным вещам, сами, в свою очередь, располагают гораздо большим, чем нужно, количеством доступных данных. Неполнота определения поведения молекул при помощи поведения обычных вещей лишь случайна по отношению к этой более основополагающей неопределенности: оба вида событий не полностью определяются поверхностными раздражениями наших органов чувств. Ситуация не изменится, даже если мы включим все прошлые, настоящие и будущие стимуляции всех органов чувств человечества и, возможно, даже если мы добавим сверх того в действительности недостижимый идеальный органон научного метода.
Молекулы и им подобные необычные сущности, будучи рассмотренными относительно имеющихся у нас раздражений органов чувств, которыми исчерпываются наши взаимосвязи с внешним миром, оказываются весьма сходными с самыми обычными вещами. Постулирование таких необычных вещей — это всего лишь яркий аналог постулирования или признания обычных вещей; живость его обусловлена тем, что физик явно постулирует эти необычные сущности по понятным причинам, тогда как гипотеза об обычных вещах скрыта в предыстории. Хотя о мотивах принятия древней и бессознательной гипотезы обычных физических объектов мы можем говорить не больше, чем об основаниях того, что мы люди или млекопитающие, все же с точки зрения функции и жизненной силы эта гипотеза и гипотеза о молекулах схожи. Что ж, тем лучше для молекул!
Назвать постулированную сущность постулированной сущностью не означает относиться к ней снисходительно. Постулированная сущность может быть исключена лишь ценою использования других, не менее искусственных приемов. Все, за чем мы признаем существование, с точки зрения описания процесса построения теории является постулированной сущностью и одновременно — реальным с точки зрения теории, которая строится. Не стоит смотреть свысока на точку зрения теории как на выдуманную; поскольку нам не остается ничего иного, кроме как занять точку зрения той или иной теории, лучшей из имеющихся под рукой в распоряжении в настоящее время.
Мучительно строить догадки и предположения о том, на что похожа реальность, — это дело ученого в самом широком смысле этого слова; и вопрос о том, что есть, что реально, является частью этого вопроса. Вопрос о том, откуда мы знаем, что существует, составляет часть вопроса, кратко затронутого в § 1.5, о данных для истины о мире. Последний арбитр — это так называемый научный метод, каким бы аморфным он ни был.
Научный метод был схематически описан в § 1.5 как определяемый чувственными стимулами, чувством простоты в известном смысле и чувством привычности. Из рассмотрения значительного количества литературы, посвященной научному методу, можно почерпнуть более точные каноны; хотя обычно принято сомневаться в том, что научный метод может быть разработан окончательно и во всех деталях. В любом случае научный метод, каковыми бы ни были его детали, производит теорию, связь которой со всеми возможными раздражениями органов чувств заключается исключительно в самом научном методе, не поддержанном какими-либо окончательными проверками. Именно в этом смысле научный метод является последним арбитром истины.
Пирс стремился определить истину напрямую в терминах научного метода как идеальную теорию, к которой приближаются как к пределу, когда (предполагаемые) каноны научного метода непрерывно отрабатываются на длящемся опыте12. Однако в этом представлении Пирса много неверного, помимо его допущения окончательного органона научного метода и его обращения к бесконечному процессу. Когда речь идет о пределе теорий, возникает неправильное употребление числовой аналогии, поскольку понятие предела зависит от понятия «ближе, чем», которое определено для чисел, а не для теорий. И даже если мы обойдем подобного рода затруднения путем довольно произвольной идентификации истины с идеальным результатом применения научного метода сразу ко всей будущей совокупности раздражений органов чувств, все же остается проблема с приписыванием свойства единственности «идеальному результату». Ведь, как утверждалось двумя страницами ранее, у нас нет никакого основания предполагать, что раздражения органов чувств человека даже в вечности допустят какую-либо одну систематизацию, которая будет в научном отношении лучше или проще, чем все остальные возможные систематизации. Кажется более вероятным, что в первую очередь были бы связаны между собой бесчисленные альтернативные теории, если только не рассматривать их с точки зрения симметрии и дуальности. Научный метод — это путь к истине, однако он даже в принципе не способен дать единственного определения истины. Любое так называемое прагматическое определение истины равным образом обречено на неудачу.
После этого размышления можно обрести некоторое утешение в
следующем. Если имеется (вопреки нашему выводу) какая-то неизвестная, но
единственная лучшая и всеобъемлющая систематизация , соответствующая
всем прошлым, настоящим и будущим раздражениям нервных окончаний
человечества, так что мы могли бы определить всеобъемлющую истину как
это неизвестное
, все же мы тем самым не определили бы истину для
действительных отдельных предложений. Мы не могли бы утверждать,
соответственно, что любое отдельное предложение S является истинным,
если оно или его перевод входят в состав
, поскольку вообще нет никакого
смысла в приравнивании предложения теории
предложению S, не входящему
в состав этой теории. Не будучи обусловленным достаточно устойчиво и
непосредственно чувственной стимуляцией, предложение S бессмысленно за
пределами своей собственной теории; оно бессмысленно межтеоретически
(intertheoretically)13.
Это обстоятельство, уже достаточно очевидное из § 1.3 и из притчи про
нейтрино в § 1.4, будет более детально развито в главе 2.
Мы можем и действительно говорим осмысленно о том или ином предложении как об истинном скорее тогда, когда мы обращаемся к средней части фактически принятой, пусть по крайней мере гипотетически, теории. Осмысленно можно применять термин «истинный» к предложению, сформулированному в терминах данной теории и рассматриваемому в рамках самой теории и постулированной ею реальности. Здесь нет оснований обращаться даже к воображаемой кодификации научного метода. Утверждать, что высказывание «Брут убил Цезаря» является истинным или что высказывание «Атомный вес натрия — 23» истинно, означает в действительности утверждать только то, что Брут убил Цезаря или что атомный вес натрия — 2314. То, что это — высказывания о постулированных сущностях, что они имеют значение только относительно всей теории в целом и обосновываются только путем дополнительного наблюдения при помощи научного метода, не имеет больше значения, поскольку задание истинностных значений происходит с точки зрения той же самой теории и они находятся в той же самой лодке.
Что же нам теперь так снизить наши требования, чтобы довольствоваться релятивистской доктриной истины, то есть оценкой высказываний каждой теории как истинных относительно этой теории, и отказом от всякой дальнейшей критики? Нет! Нас спасает то, что мы продолжаем серьезно относиться к нашей отдельной составной науке, к нашей собственной отдельной теории или к расплывчатой совокупности квазитеорий, каковы бы они ни были. В отличие от Декарта, мы владеем и распоряжаемся временными мнениями, даже в самом средоточии философствования, пока с помощью того, что смутно называется научным методом, мы не изменим их там и сям к лучшему. В рамках нашей собственной совокупной развивающейся доктрины мы можем судить об истине столь серьезно и абсолютно, насколько это только возможно; она подлежит коррекции, но это само собою разумеется.
12 Peirce. Vol. 5, § 407.
13 Ринин (Rynin) в статье “The Dogma of Logical Pragmatism” (p. 390) доказывает противоположное: «Если высказывания, являющиеся составными частями системы, сами не имеют истинностных значений, то они не могут и вносить никакого вклада в истинностное значение системы как целого. ...Однако если высказывание является истинным, то оно верифицируемо; и если оно ложно, то оно фальсифицируемо; и если верифицируемо или фальсифицируемо, то оно осмысленно. ...Отдельное высказывание не просто могло бы быть осмысленным вне всей науки в целом, но... оно должно быть таковым, если оно может функционировать в рамках системы науки». Мое несогласие касается среднего шага — шага верификации.
14 Классическое развитие этой темы см. в статье «Понятие истины» в сборнике работ Тарского.